Для музея важны не просто экспонаты, а люди и их эмоции

Музеи в современном обществе не пользуются большой популярностью. Исключение могут составлять разве что всемирно известные музейные коллекции и учреждения. А вот привычные – краеведческие, исторические, городские или даже областные вряд ли переживают бум посетителей.

Виртуальные экскурсии и сервисы наподобие Google Earth все чаще заменяют реальные путешествия. А о посещении музеев даже и речи не может быть. К примеру, когда и в каком музее вы были последний раз?Для чего тратить время на сбор экспонатов, переживать о пополнении и сбережении архивного фонда и для чего это нужно Церкви?Мы побеседовали с директором Музея и исторического архива адвентистской церкви в Украине, Олегом Арутюновым, который дает ответы на эти и другие вопросы на основании многолетнего опыта. Он инициировал создание первого на территории постсоветских стран музея в 1993 году, проживая в Симферополе. С 2014 года музей находится в Буче, Киевская область.Образование: степень бакалавра религиоведения (Украинский гуманитарный институт); две магистерские степени – музееведение и памятниковедение, а также информационное, библиотечное и архивное дело (Киевский университет культуры).Валентин Загреба: В 1993 году Вы начали заниматься сбором информации и экспонатов, которые стали основой для будущего Музея истории адвентистской церкви в Украине. Что подтолкнуло к этому, возможно, встреча с кем-то или озарение?Мое детство проходило в двориках. У нас в Симферополе, в Крыму, как и в Одессе, были дворики, где было много пожилых людей и я часто с ними общался, мне было с ними интересно. Это люди, чьи родители жили в сложную эпоху, да и они сами много выстрадали в жизни, у них был богатый жизненный опыт. Я запоминал что они говорили, фиксировал это в памяти. Когда познакомился с адвентистской церковью, тоже общался с пожилыми людьми. И обращал внимание на то, что они являются носителями уникальной информации. Те сведения, данные, информация, которой они обладают – их больше нигде нет. Только они свидетели и участники определенных событий. И когда они умирают, вместе с ними уходит история, не просто их личной жизни, что само по себе важно, но уходит история церкви, то, как она развивалась в царское время, в начальное советское время. Именно это я как-то пытался сохранять. Многие из моих собеседников были одиноки или были единственными в своей семье членами адвентистской церкви. После них это наследие пропадало, потому что после похорон, родственники, не интересующиеся духовной жизнью, выбрасывали или сжигали книги, фото, письма. Я не мог смотреть на это равнодушно, поэтому начал собирать, спасать, сохранять эти материалы. Очень переживал об этом, для меня любая прожитая жизнь ценна. Я погружался в их жизнь, молодость, в их переживания, это становилось частью моей жизни.Они становились для меня очень родными и важно было сохранить это духовное и историческое наследие. Хотя мне было очень трудно – я глубокий интроверт и было тяжело входить в контакт с родственниками моих собеседников. Но делал это, понимая важность для себя и для церкви, потому что эти люди были носителями уникальной информации, церковной истории, которая была в их опыте.В.З.: Инициатива по сбору информации воспринималась Вами как служение для церкви или как хобби?Меня так воспитали в детстве, еще до того как я познакомился с церковью: "Ты не имеешь права прожить жизнь впустую, ты обязан после себя оставить то, что послужит общественному благу. Ты обязан, это твой долг. Ты не можешь жить для себя, не имеешь права".Поэтому для меня любое хобби превращалось в что-то более общественное. Все, что я делал – делал, чтобы оно служило для других людей. Не было мысли чтобы собирать для себя какую-то личную коллекцию. Но и церковь тогда не признавала это как полноценное служение. На тот момент она ещё не доросла до понимания необходимости иметь свой музей. Наоборот, к этому зачастую относились с непониманием, мне говорили, что церковь не собирает историю, что «наше жительство на небесах», что «все дела на земле сгорят». И я не имел той поддержки со стороны церкви, на которую рассчитывал. Для меня это было в определенном смысле трагедия, потому что хотелось это делать именно для церкви, а церковь на тот момент не видела в этом необходимости.В.З.: Это была личная работа или была команда?Нет, это не была командная работа. Конечно, периодически разные люди помогали и помогают в создании церковного музея и архива, но большую часть работы приходится делать самому.Умом я понимал, что для успеха нужна хорошо слаженная команда. Но я очень тяжело работаю в команде. Тут играют роль мои внутренние принципы, требования этического и профессионального характера и поэтому мне сложно работать в команде.Людмила Калдаре: Что первично – Ваше образование связанное с архивным делом или архивная работа, после начала которой надо было получить образование?Образование мною получено в 2020 году и было необходимо не столько из-за желания подкрепить себя ещё какой-то теорией – потому что я всегда занимаюсь самообразованием с помощью книг и материалов. Это было необходимо для церкви – тот, кто руководит институцией, связанной с музеем и архивом, должен иметь соответствующее профильное образование. Закончив учебу, не могу сказать, что вынес для себя нечто новое. Учился дистанционно, и тот материал, который нам давали, был мне уже известен. В.З.: В связи с изменением размеров коллекции музея и углублением в тему, появлялись ли какие-то новые приоритеты? Возможно, понимание, что нужно на что-то обратить больше внимания?Это процесс, который происходит постоянно и здесь мы исходим от потребностей самой церкви и людей, которые к нам обращаются.Раньше акцент был больше на музей, на то чтобы создавать экспозицию – визуальную картину истории церкви. Но со временем начали понимать, что этого недостаточно, надо уделять время созданию исторического архива. Потому что исследователи пишут монографии, диссертации, дипломные работы, какие-то статьи, книги, а для них важен не столько музей, сколько архив. Именно архив даёт большое количество информации о жизни церкви в разные периоды. Поэтому помимо музейной работы, которую мы не оставляли, мы начали заниматься созданием исторического архива церкви. Именно в этом плане что-то меняется. У нас нет такого, что мы что-то оставляли и переходили к новшествам. Мы идём по принципу накопления. Появляются какие-то новые функции, литерации и мы в этом плане расширяемся. И это одна из причин, по которой становится тяжело выполнять всю эту работу.В.З: За период работы с архивами и материалами, есть что-то, что для Вас ближе всего к сердцу, более ценно?На этот вопрос нет ответа. Потому что это все равно, что спросить у садовника, какие цветы ему больше нравятся. Я не могу лично для себя выделить какие-то экспонаты, если бы их надо было спасать, например, при пожаре.Потому что за каждым экспонатом своя уникальная, неповторимая история. Оценить это на весах очень сложно – это связано с чьей-то жизнью, драмой, трагедией. Немало экспонатов связано с периодом репрессий. Это всегда уникально.Оценить с точки зрения ценности для себя не берусь, потому что каждый экспонат уникален и неповторим. С ним связана история пути какого-то конкретного человека. Мне трудно сделать выбор в пользу чего-то одного. Есть художественная ценность, есть материальная, а есть некая духовная ценность. Большинство наших экспонатов имеют больше духовную ценность. Это примерно как с Библией – невозможно из нее выбрать несколько книг, и сказать, что они более ценные, чем оставшиеся библейские книги.Л.К.: Какие документы есть в музейном архиве и какое историческое время они охватывают? Наш архив разделен на разные фонды. Есть книжный фонд, который включает адвентистскую периодику, начиная с 1905 года и до наших дней. На страницах этой периодики содержится разная информация, как духовная, так и историческая. Там печатались отчеты, сведения о проповедниках, съездах, различных мероприятиях, о том, чем жила церковь, с какими трудностями она сталкивалась, какие опыты имела. Помимо периодики, есть книги из библиотек пасторов, начиная с конца XVII – начала XVIII века и заканчивая нашим временем. Эти книги, помимо своей исторической ценности, важны для оценки интеллектуального уровня проповедников разных эпох. Что их интересовало? Там есть пометки, листочки с выписками и тому подобное. Эти книги сообщают об интеллектуальном развитии тех служителей, кому они принадлежали – какие интересы были у пасторов того времени, что они собирали, на что обращали внимание. Помимо книжного фонда, есть большой фонд фотоматериалов. Это фотографии, которые отображают различные периоды истории церкви, от царского времени и до наших дней. Также есть письма: деловая переписка между разными конференциями, полями, унионами (административные единицы церкви – В.З.), международная переписка начиная с царского времени, внутрицерковная переписка, которая тоже позволяет понимать, чем жила церковь. Помимо этого, есть копии и подлинники документов из государственных архивов, то, что собирали про деятельность церкви извне, начиная с царского времени, когда за сектантами следили, наблюдали, выясняли кто они. Также период советского времени: доносы, протоколы допросов, письма из отделов по делам религий России и Украины – целая коллекция документов, которые связаны с тем, как на церковь смотрели извне. Они отображают взаимодействие между церковью и государством, как в царское время, так в советское и нынешнее время. Также есть документы, связанные с личными коллекциями, которые нам передавали родственники: какие-то письма, личные архивы отдельных служителей, которые также давали картину в целом. Исторический архив - это достаточно большое количество фондов, где есть очень много информации, которая никогда не публиковалась и очень ценна, чтобы дать сбалансированную и объективную оценку истории церкви. Л.К.: Каким образом к братьям и сестрам попали документы, которые имеют внешнее происхождение?Если говорить о копиях – это работа в архивах Украины, откуда мы получали для исследования документы и делали копии. Если говорить о подлинниках, то когда был период распада СССР, работники КГБ продавали эти материалы и потом уже они попадали к нам в музей. Я никогда их не покупал, не был с этим связан. А вот к некоторым руководителям Адвентистской церкви обращались с предложениями выкупить архивные дела, имевшие отношение к церкви и со временем они попадали к нам. В.З.: Возможно, за это время какая-то сфера истории, материалов, стала более интересной лично Вам? Не могу ответить. Если говорить об архивно-музейном направлении, не могу сказать, что что-то меня больше зацепило. Мне интересны разные сферы, но боюсь выделить что-то одно. В.З.: После передислокации музея из Крыма, осталось ли что-то, что не удалось перевезти на материковую часть Украины? Там практически ничего не осталось, кроме экспозиционной мебели. Все фонды были вывезены. Мои личные вещи и семейный архив остались в Крыму, но все церковное было вывезено.В.З.: Сейчас музей расположен в Буче, на территории Адвентистского центра высшего образования. Каким образом все, что было в музее в Симферополе, попало в Бучу?Когда в 2014 году решался вопрос куда вывозить музей, руководство церкви еще не до конца понимало, о чем идет речь. Некоторые думали, что музей помещен на флешку, то есть это документы в электронном виде и пару десятков фотографий. Изначально церковь не понимала музей как учреждение. На это смотрели, как на ленинские исторические уголки, которые были когда-то в каждой советской школе.Такое же было понимание музея – мол, это печатная машинка, пару книг, пару десятков журналов – вот и весь музей, ведь какой музей может быть у адвентистов?Совершенно не было понимания, что происходит. Я прекрасно понимал что музей исчезнет, если вопрос не будет срочно решен. Первоначально думали, что он останется как миссионерский проект Южной конференции (административная единица адвентистской в Украине, в которую входят Николаевская, Одесская и Херсонская области, а до 2014 года также АР Крым). Думали, из Крыма музей перевезут в Одессу, там строился тогда новый молитвенный дом и планировали для музея выделить комнату. Предполагалось, что это опять будет прежний "местечковый музейчик". Но в итоге, я благодарен Богу, все было реализовано по-другому.На тот момент руководителем церкви в Украине был Виктор Алексеенко, он поговорил с коллегами и было решено перевезти музей в Бучу. Здесь есть два учебных заведения: Украинский гуманитарный институт и Адвентистский теологический институт, которые объединены в Адвентистский центр высшего образования в Украине. В связи с пониманием, что музей будет больше востребован на территории этого центра, мы переехали в 2014 году в Бучу.В.З.: Есть ли сейчас сотрудничество с церковными либо нецерковными учреждениями, которые занимаются музейной и архивной сферой? Если да, то в чем оно заключается?Говоря о музее, мы понимаем, что это все неофициально, потому что он функционирует на уровне отдела при церкви. Юридически это не оформлено как музей, как учреждение.Что касается церковных учреждений, то на территории Украины до переезда музея в Бучу было два музея: наш в Крыму и ещё один организован Инной Кампен в Днепре. Там он был оформлен в виде передвижной выставки и как раз в 2013, начале 2014 года он отправился для демонстрации в Донецк и Луганск. То есть, на начало войны эта передвижная выставка была там. Мы вывезли музей из Крыма, и потом я стал искать возможность вывезти выставку из Луганска. В итоге, церковь оттуда передала ее нам. Таким образом днепровская коллекция объединилась с нашей. Сегодня, насколько знаю, Александр Зайцев при Подольской конференции (адвентистские общины на территории Винницкой, Житомирской и Хмельницкой областей) собирает материалы для музея. Мы с ним встречались, обсуждали подходы к созданию коллекций, но, похоже, что у нас разные взгляды на формирование музея. Я стремлюсь чтобы это было хотя бы полупрофессионально, чтобы тот опыт, который был в музейном деле, был использован и в церковном музее, чтобы были фонды, описи, дела, чтобы любой исследователь мог поработать с этими материалами, использовать это. У меня такой подход. Насколько я понимаю, в Заокском (Заокский адвентистский университет – центр адвентистского образования, расположен в Тульской области, Россия – прим. В.З.) есть музей и архив. Но я его никогда не видел. Все наши контакты сводились к тому, что меня просили передать в Заокский наши экспонаты и архив. Но я считаю, что в Украине надо иметь собственные музей и архив. Поэтому мы не сошлись во взглядах, что надо иметь лишь один централизованный архив в Заокском.Переписка с Заокским началась еще в 2011 году. Они первые мне написали с предложением все материалы передать им. Как видите, этого не произошло и эта идея осталась нереализованной. Сейчас мы поддерживаем через Всеволода Андрусяка дружеские, деловые и профессиональные отношения. В.З.: Существуют ли какие-то контакты с музейными и архивными учреждениями за пределами постсоветских стран? Неизвестно вообще, как бы развивались дело в начале 90-ых годов, если бы я не познакомился с директором европейского исторического архива во Фриденсау, Даниэлем Хайнсом.Он приезжал в Крым, мы познакомились и он меня очень поддержал и вдохновил, выделил определенную сумму, чтобы я мог заказывать копии архивных материалов. В Украине эта услуга платная и цена большая. Копия одного документа в 90-ые годы стоила 40 гривен 48 копеек. Мне приходилось тратить свои деньги, а я тогда очень скромно жил. А Даниэль выделил финансы, что позволило мне заказывать документы. Я высылал ему копии и оставлял эти же копии для нашего архива.Он также привез мне маленький компьютер и старенький принтер. Это позволило на первых этапах очень сильно продвинуться в архивном исследовании. Мы с Даниэлем поддерживаем хорошие отношения. Правда, он очень хочет чтобы я издал книгу о нашем архивном опыте, но у меня пока не получается и этим я его огорчаю (улыбается).Что касается нецерковных учреждений, то контактов почти нет. Потому что адвентистский музей и архив на сегодня – не юридическое учреждение, это один из церковных отделов. Все контакты идут через руководство адвентистской церкви в УкраинеНедавно к нам обратились баптисты, у них есть студия "Правда Pro". Они собираются снимать фильм о репрессиях протестантов в СССР и хотят наши материалы и нас привлечь к участию.Других контактов с музеями нет, потому что музей и архив еще не в том состоянии, чтобы войти в контакт – все находится в стадии развития.В.З.: С использованием цифровых технологий был бы больший охват аудитории и возможности для обмена, предоставления материалов, ознакомления и удобство для хранения. Есть ли план выхода архива в интернет?Есть мое понимание и горячее желание. С самого начала переезда сюда я постоянно ставлю вопрос о необходимости создания электронного архива, но пока нет такой возможности. Это зависит не только от моего желания.У нас колоссальная коллекция, мы даже до конца не можем составить количественные списки единиц хранения. У нас только одних фотографий 3500 и мы ещё не закончили их учет. Количество книг - более 8000, учёт продолжается. Документов - десятки тысяч. Нужна техника, нужны люди. Надо все сделать в высоком разрешении. Это медленно, это долгий процесс. Каждому документу надо сделать техническое описание, паспорт, каталожный номер. Есть масса работы, которая требует людей, техники, финансов. Никто это бесплатно делать не будет и не может. Это работа на месяцы и годы, и ей надо серьезно ежедневно уделять время. На сегодняшний день я почти один занимаюсь поиском документов в архиве, проведением лекций, экскурсий, подготовкой презентаций. На мне всё – от уборки помещения до директорских функций. Мне одному не под силу это поднять. Есть понимание, но как это осуществить, я пока не знаю.Л.К.: А есть понимание, какое общее количество экспонатов в архиве? Мы ведём учёт, но он идет крайне медленно. Каждому предмету, фотографии, документу надо давать описание, это занимает большое количество времени. Мы не можем сейчас предоставить списки единиц хранения даже по названиям. Надо все делать грамотно сразу, а на это физически не хватает времени и не хватает помещения. Для того чтобы заниматься учетом, надо вскрыть ящики и вытащить оттуда тысячи документов, разложить, разобрать их по фондам, по годам, по темам, и провести их учет. Для этого надо иметь фондохранилище. Мы два года добиваемся помещения, которое могло бы служить фондохранилищем.У нас 358 ящиков не распакованы с 2014 года. Их просто негде открыть – это большое количество материала! И надо помещение, чтобы их открыть и разложить хотя бы на полках. А пока в одной из комнат стоит штабель из ящиков и там все это расположено.В.З.: Какие надо предпринять шаги, чтобы архив развивался и осуществлял полноценную деятельность?Любой архив, любой музей не мыслим без фондохранилища. Фондохранилище – это основное помещение, где сберегаются основные фонды музея и архива. Нужны нормальные условия для сбережения этих документов и фондов. Фондохранилище – это основное. Второе. Один человек не может тянуть такую работу, нужны люди. Волонтеры здесь мало помогут. Мы пробовали привлекать студентов – это малоэффективно, а иногда приводит к утратам по разным причинам. Надо увеличить штат музейных и архивных сотрудников.Соответственно, нужно иметь оборудование. Должны быть сканеры, принтеры высокого разрешения. Если мы создаем какую-то коллекцию, и делаем к ней допуск, то материалы должны быть в высоком качестве – настолько, насколько это возможно. Фотографировать сегодня с телефона – это не пригодно потом для профессиональной работы. На данном этапе очень важно иметь фондохранилище, увеличить штат и купить оборудование, которое бы позволяло делать качественные копии, фотографии документов. Какие-то можно сделать с телефона, а где-то требуется специальное оборудование, которое позволяет даже плохо пропечатанные документы сделать в максимально лучшем качестве. Л.К.: Архивные материалы музея используются для написания научных работ. А было ли случаи, когда ваши архивные материалы искали родственники, и это оказало личное влияние на них?Музей это не только об истории, но и о личной жизни. У нас были такие моменты, когда кто-то из родственников наших собратьев не желал приходить в церковь. Они считали что их там могут "зомбировать".Я советовал приглашать таких посетителей не в церковь, а в наш музей. Проводя экскурсию, удивительно было смотреть, какое влияние это оказывает на посетителя.Иногда такие экскурсии длились по 2-3 часа – они вызывают интерес. Часто посетитель стесняется задавать вопросы в церкви, а здесь видит исторические экспонаты, подлинники, узнает на фотографиях своих знакомых или проповедника, который раньше приглашал его в церковь. Это все всплывает в памяти, рождает образы, воспоминания… Текут слезы, человек начинает вспоминать свои опыты с Богом. Не один такой случай, когда после посещения музея человек начинал посещать церковь и принимал крещение. У нас есть опыты, когда мы проводили экскурсии для молодежи, для клуба следопытов (клуб для подростков в адвентистской церкви – В.З.). Это интересный момент, потому что дети очень часто стесняются говорить, что они ходят в церковь. Сегодня в современном мире считается, что ходить в церковь не круто. Для многих подростков говорить, что ты ходишь в какую-то церковь, тем более церковь адвентистов – для них это все сложно. Мы делали для них специальные доступные интерактивные экскурсии. Ребята могли печатать на машинке, поиграть на фисгармонии, включить бобинный магнитофон и это вызывало восторг. Потом они видели на фотографиях своих бабушек и дедушек – и были в шоке, что их родственники попали в коллекцию музея. В понимании подростков музей – это что-то очень серьезное и важное. И когда им рассказываешь, что церковь продолжает библейскую историю, которая началась при патриархах, потом продолжилась во время апостолов, потом во время реформаторов, а сегодня они и их семьи часть этой истории – после этого подростки тянут в музей своих сверстников и показывают им фотографии бабушек и дедушек. Это вызывает у них живой интерес к истории церкви, они понимают преемственность поколений, какую-то неразрывную связь.У нас есть опыты, когда обращаются люди, потерявшие информацию о родственниках. Это тоже связано с молодым поколением. Когда умерли дедушки, бабушки, прошло много лет, и вдруг, они звонят, пишут, что-то вспоминают, хотят знать своих родственников, ознакомиться с фотографиями, материалами. Есть люди, которые приходят и отдают экспонаты, зная что у нас это точно сохранится. Есть совершенно разные удивительные случаи. Это всегда потрясает. Мы стараемся, чтобы люди понимали, что мы живём в историческом времени, в процессе и пытаемся сохранить именно память о людях, чтобы не было разрыва поколений. Потому что люди – это самое ценное. Нам важен не просто экспонат, нам важен человек, с которым этот экспонат связан. В музее мы показываем как переписывали вручную книги, говорим: "это почерк вашего дедушки". Люди могут в специальных перчатках взять книгу, посмотреть, полистать – и мы видим, как посетители музея преображаются, как для них становится важно, что это где-то хранится, что есть люди, которые ценят это, есть люди, которые об этом помнят, для которых это ценно. Пока мы живы – мы сохраняем этот свет. Это тот свет, который пронесли целые поколения людей живших до нас.В музее мы видим эмоции людей, когда они смотрят все эти экспонаты, находясь в "облаке свидетелей". Когда с этих фотографий бабушки и дедушки смотрят на своих потомков, нынешнее поколение чувствует свою сопричастность к этому народу, к его миссии, к его цели. И это меняет и преображает наше поколение. Это не всегда происходит ярко, бурно и спонтанно, но по тому, какие отношения складываются с посетителями музея в дальнейшем, понимаем, что эта работа нужна.И эта работа важна не только для историков и тех, кто пишет монографии. Но важна как эмоционально-нравственный фактор, когда человек может прочувствовать свою сопричастность к людям, жившим до него. В таком случае он понимает, что они ему передали факел, понимает ответственность за свою жизнь, свое служение, своих детей. Музей помогает передавать эту эмоцию.Беседовали Людмила Калдаре и Валентин ЗагребаМатериал подготовлен при содействии редакции сайта Украинского гуманитарного института https://ugi.edu.ua