Итак, Мюнцер начинал свой реформационный путь как один из соратников Лютера. В 1520 году он, как священник, был рекомендован самим Лютером в приход в город Цвиккау (Саксония). Ему, порывистому и горячему, были гораздо ближе взгляды Андреаса фон Боденштейна (Карлштадт), преподавателя Виттенбергского университета, поддерживающего протест против официальной церкви, «одного из тех людей, нередких среди немцев, которые от рождения склонны мрачно отвергать все установления и защищать то, что не принимают все другие, не имея при этом четких взглядов и здоровых убеждений» [7, с. 241]. Так же ему оказались близкими по духу «цвиккаунские пророки» Николаус Шторх, Томас Дрехзель и Маркус Штюбнер, что уже тогда проповедовали в городе, подстрекая народ к активным действиям. Мюнцер сам вдохновлялся работами мистиков Иоганна Таулера (1300-1361) и Генриха Сузо (1297-1366), защищавших возможность личного общения человека с Богом, и просто сделал следующий логический шаг: значит, каждый простолюдин имеет права личного священства. А почему тогда простолюдины угнетенные и властью церкви, и властью князей?
Идея равенства прав всех людей, к которой европейское общество дорастет гораздо позже, вылилась в сознании Мюнцера в стремление изменить существующий порядок с помощью революции. Он присутствовал на уже упоминавшемся нами Лейпцигском диспуте 1519, горячо соглашался с сомнениями Лютера в непогрешимости папства и слышал, как Иоганн Экк обвинил реформатора в соблюдении еретических взглядов Уиклифа и Гуса [2, с. 285]. Мюнцер в тот момент мог вспомнить гуситские войны, что полыхали в Богемии столетие назад (1419-1434), как вдохновенный пример вооруженного сопротивления власти официальной церкви. А город Цвиккау было близко к границе с Богемией, поэтому здесь подобные ассоциации могли упасть на благодатную почву. Именно от времени служения в Цвиккау мистика и революция стали определяющими векторами мировоззрения Томаса Мюнцера.
Неудивительно, что в апреле 1521 Мюнцер был изгнан из Цвиккау за радикализм проповедей. Далее его путь лежал в Прагу, где жители города встретили его с большим воодушевлением, как последователя и соратника Лютера. Именно здесь у него появляется один из программных документов, «Пражский манифест». Это произведение является письменным свидетельством сложившейся Мюнцером личной мировоззренческой позиции. Мюнцер резко критикует официальную церковь за то, что она сделала Библию непонятной для народа, ссылаясь на Ис. 29 и настаивает на «принятии свидетельства, которое Дух Святой посылает к вашим сердцам» [11, с. 4]. Он отходит от принципа «Sola Scriptura» и использует оборот «Слово Божье» для обозначения непосредственного вдохновения свыше. Это дало основу для развития его взглядов: религиозная экзальтация или даже личные убеждения теперь получили в его воображении Божественную санкцию. И хотя в «Манифесте» еще нет ярко выраженных побуждений к перестройке общества, но в Праге Мюнцер не тратит зря времени, изучая боевой опыт таборитов. Он знал, что это понадобится ему на родине для организации сопротивления. Вдохновленный теми отрывками Священного Писания, где говорится о милости Господа к обездоленным (книги Исаии и Иеремии), он понимал это как призыв к освобождению от феодальной зависимости низших слоев общества. В отличие от Лютера, что обращался к князьям, Мюнцер делал ставку именно на крестьянство, которое должно взрывом возмущения разрушить существующие общественные институты и построить новый порядок. Более того, он наверняка догадывался, какую силу может иметь этот взрыв. Еще с конца XV века беднота организовывалась в тайные «Союза Черевика», готовивших себя в качестве боевых отрядов. Еще свежи были в памяти немцев общественные выступления крестьянства 1476, 1493, 1503, 1513. Каждый раз власти удавалось заставить утихнуть революционные настроения путем жестоких репрессий. Но Мюнцер надеялся своими проповедями настроить народ к более решительным действиям.
Из Праги его заставили выехать уже в декабре того же 1521. Но с новым вдохновением он приступает к проповеднической деятельности в саксонском городе Альштедти. Пламенные выступления Мюнцера вдохновляют людей на общественные беспорядки, и в марте 1524 разъяренная толпа разрушает часовню в Малербасе, устраивая погром культового имущества. Лютер, следя за деятельностью своего бывшего коллеги, только ужасался. Собственно, его безопасное пребывание в Вартбургском замке под защитой саксонских курфюрстов и было прервано широким распространением революционных идей в самом Виттенберге. В ситуации политической нестабильности Лютер становится чуть ли не единственным, кто предусматривает всю опасность превращения духовной Реформации в общественную революцию. Поэтому он начинает побуждать представителей власти к активным действиям. В своем «Письме к князьям Саксонии относительно повстанческого духа» (датирован июнем 1524) реформатор пишет: «Бог будет требовать ответа от вас, почему вы пренебрегли возможностью привести в действие меч, который для того и был доверенный вам» [10, с. 4]. Альштедт уже становится очагом революции, «союз избранных» во главе с Мюнцером разрастается в арифметической прогрессии. Во время инспекции князьями этого города в июле 1524 Мюнцер не стесняется в знаменитом толковании на Дан. 2 прямо с кафедры провозгласить ряд провокационных тезисов. Обвинения были направлены против священников официальной церкви, которые освящают и благословляют существующий порядок. В камне, что разрушил истукана (см. Дан. 2), проповедник видел изменение общественного строя, что уже, по его мнению, полным ходом осуществляется силами народа. Поэтому он ультимативно призвал князей присоединиться к этому процессу: «Что вы должны делать с мечом? А вот что: выгнать тех злых людей, которые пренебрегают Евангелием [имеются в виду церковники], сбросить их, если хотите быть добрыми Божьими слугами, а не дьяволами» [12, с. 13]. Но это уже было слишком. Хотя проповедь позволили напечатать, Томас Мюнцер стал persona non grata во владениях саксонских князей.
Революционер находит пристанище в имперском городе Мюльхаузен, где переходит к конкретным шагам воплощения в жизнь своей программы переустройства общества. В сентябре 1524 было опубликовано 11 пунктов, что поставили магистрат города перед конкретными требованиями: покорить судопроизводство требованиям Божьих заповедей и «святому Божьему Слову» (что было в Мюнцера, как мы помним, эквивалентом «вдохновение сверху»), строго наказывать общественные недостатки и бесчинства, улучшить условия жизни тех, кто живет за чертой бедности. Лишь ценой невероятных усилий магистрату удалось противостоять такому влиятельному лидеру, как Мюнцер. Но пламя войны уже было воспаленное — в Германии разразилась революция, которая, по свидетельствам исследователей, стала самой масштабной в истории Европы вплоть до времен Великой Французской 1789 года. Крестьяне организовывались в боевые отряды, громили и грабили монастыри и крепости феодалов. Томас Мюнцер с ближайшими соратниками координировали этот процесс, пытаясь слить эти локальные взрывы народного недовольства в единое безудержное течение. Мюнцер ездил с проповедями по Центральной и Южной Германии, вдохновляя восставших. «Дело преодоления зла и злых Мюнцер имел целью, на которую и должна быть направлена деятельность «избранных». Это борьба добрых против злых, то есть борьба социальных низов против верхов. Активная вера для него — это революционный процесс по достижению нравственного совершенства как реализация воли Бога по созданию Царства Божьего. При этом Мюнцер отказывал в праве участвовать в этих преобразованиях социальным верхам» [3, с. 255]. Если еще в «Проповеди перед князьями» он призвал чиновников присоединиться, то после вооруженного выступления масс об этом не могло быть и речи.
Этим духом пропитано «Статейное письмо», который стал политической программой объединения восставших. Большинство исследователей согласны с тем, что этот документ был составлен в близких к Мюнцеру кругах в конце 1524 — начале 1525 и, если даже не был написан им самим, то отражал его взгляды. «Статейное письмо» по духу было ультиматумом конкретным опорным пунктам феодалов, монастырям и городам, к которым приближались боевые отряды. В нем выражалось желание осуществить социальный переворот «по возможности без кровопролития» (хотя все прекрасно понимали, что без этого не обойдется) и повторялся призыв к власть имущим «присоединиться к христианскому братству» (а эта идея, скорее всего, была позаимствована у гуситов, получив своеобразные классовые окраски). Тем, кто откажется это сделать, грозило, по тексту документа, «светское отлучение». Это означало невозможность быть членом нового общества — с «отлученными» не стоит «ни есть, ни пить, ни купаться, ни молоть, ни рыбачить, ни пахать, ни защищать, также не привозить для них и не доставлять им ни еды, ни напитков, ни дров, ни мяса, ни чего-либо другого» [13]. Несмотря на масштабное общее виденье, эта программа оказалась все же слишком неконкретной. Но в разгар войны было не до продумывания деталей. Мюнцер был вдохновлен разрушением старого строя больше, чем планированием будущего. Видимо, он в очередной раз решил доверить этот вопрос «руководству Духа».
После нескольких поражений князья усвоили горькие уроки политики умиротворения и перешли к наступательным действиям. Именно тогда, когда военная кампания была в самом разгаре, Лютер написал очередной памфлет «Против убийственных и грабительских шаек крестьян» (апрель 1525), который стал выражением его гражданской позиции. Светское могущество, утверждал он, не может существовать без неравенства, каждый должен выполнять свой долг: дворяне должны следить за порядком, а крестьяне подчиняться власти на основе Евангелия. Лютер остался верен идеологической линии, указанной еще в «Обращении к христианскому дворянству» 1520: реформаторские изменения должны начаться с верхов. При этом можно понять данную им теологическую санкцию на жестокую расправу с восставшими: «Сейчас наступило такое странное время, что князь скорее может заслужить благоволение небес кровопролитием, чем другие люди молитвой» [9]. В полемическом разгаре Лютер удался даже к такому противоречивому утверждению, что погибшие в борьбе с восставшими солдаты — мученики в глазах Божиих.
Попытка Томаса Мюнцера реализовать свою программу переустройства общества завершилась трагически. Повстанцы Центральной Германии, управляемые Мюнцером, начали стягивать свои силы в городок Франкенхаузен — по разным оценкам, их собралось от 6000 до 8000 человек. Они ожидали подмоги с юга, но оказались осажденными войсками князей. Религиозной экзальтации без умения воевать оказалось недостаточно. «Около пяти тысяч крестьян были уничтожены, только 600 взято в плен. Раненый Мюнцер был передан Эрнсту Мансфельдскому [главнокомандующий княжеской армии] и подвергнут пыткам. Мюльхаузен на унизительных условиях сдался на милость победителей. 54 человека, в том числе и Мюнцера, казнили. Этой победы князей было достаточно, чтобы по всей Тюрингии и в соседних землях отряды повстанцев стали постоянно таять. Если пламя восстания не распространилось дальше на Север и Восток, то в большей степени из-за разгрома под Франкенхаузеном» [4, с. 362].
Германия была истощена этой войной. Экономика оказалась в глубоком кризисе. Не хватало людей вести сельское хозяйство — современные исследователи подсчитывают, что из примерно 200 000 крестьян, принимавших участие в беспорядках, в живых осталось меньше половины. Нужно было восстанавливать страну. Выступления радикалов нанесли болезненный удар авторитету Реформации. Написанный резким строгим тоном, полный полемических выпадов трактат Лютера «Против убийственных и грабительских шаек крестьян» задержался в печати и вышел как раз во время ужасной резни, которая сопровождала подавление народных волнений. Лютер написал другой трактат, в более умеренном духе, но уже было поздно. «Это произведение уже осталось незамеченным, — с грустью констатирует исследователь Роланд Бэйнтон, — а знаменитые слова Лютера «колите, рубите и душите» запятнали его репутацию. Крестьяне обвиняли Лютера в измене их дела, а князья-католики в то же время сделали его ответственным за все беспорядки» [1, с. 275].